Влад Лавров

Трагедия 18-й стрелковой дивизии (как и 163-й и 44-й на Раатской дороге) всегда стояла для меня обиняком среди военных катастроф двадцатого века. Полнокровная кадровая дивизия с приданной танковой бригадой представляла из себя вполне грозную силу. И тем не менее она уничтожена намного более слабым противником - наступая по узкой лесной зимней дороге, дивизия была окружена, разрезана на несколько "котлов", которые один за другим планомерно и методично уничтожались.

Избиение в ледяном и голодном аду продолжалось два месяца, но как отдельные окруженные части не приходили друг другу на помощь, так и армия не деблокировала дивизию. 28 февраля уцелевшие предприняли отчаянную попытку прорыва. И если первая колонна (почти 2000 человек) была уничтожена полностью, то вторая с огромными потерями все же смогла выйти к своим. Знамя 18-й дивизии было захвачено финнами и теперь хранится в их военном музее.

Как же так произошло? После окружения, растянувшаяся вдоль узкой лесной дороги (без возможности маневра техникой) на многие километры, дивизия впала в ступор. Вместо организации полноценной обороны и контратак, командиры стали ожидать помощи из вне. Вместо того, что бы закрепиться на близлежащих высотах, личный состав разбил палаточный лагерь прям вдоль дороги. Оторопь берет, когда видишь нескончаемую вереницу блиндажей буквально в десяти метрах от дороги. По обе стороны. Впрочем, можно ли назвать блиндажом яму глубиной в метр и прикрытой сверху палаткой. И если люди еще хоть как то сошли с дороги, то вся техника так и осталась в этой сатанинской пробке.

На той неделе я наконец побывал в одном из "котлов" - "генеральском". Леметти Южное (сейчас это просто лес, а тогда был небольшим населенным пунктом). Дальше будут финские и мои фотографии этого отрезка дороги с небольшими комментариями.

В нескольких километрах от Леметти Южного, на перекрестке новеньких автодорог, стоит "Крест Скорби".



Этот памятник посвящен всем погибшим в Зимней войне и напрямую не связан с гибелью только 18-й стрелковой дивизии и танковой бригады, хотя непосредственно стоит на месте одного из их "котлов". Сюжет монумента очень крутой - с одной стороны крест обнимает русская мать, с другой стороны финская. Визуально обыгрывается распятие.

А дорога на Леметти осталась такой же, как и почти сто лет назад. Единственное, её заасфальтировали. Новая трасса проложена в трехстах метрах южнее, поэтому постоянно слышен гул и нет никакой торжестенной мертвой тишины.
( Collapse )

Пока обычные люди протирали новогодние фужеры, Вася напролом лез вдоль замерзшего ручья по колено в снегу. Ручей теперь был его единственным ориентиром - он заблудился.

- Но здесь их три или четыре. Если это тот, что плавно переходит в болото, то будут тебе и ягодки, - ругался он сам на себя.

Когда стало темнеть, Василий плюнул на постоянные миражи-просветы и, сбросив с плеч рюкзак, принялся расчищать место под костер и стелить лапник под палатку. А потом, налобный фонарь и Луна, помогли нарубить порядочно сучьев на ночь.

Когда костер затрещал на весь лес, Вася поставил к углям банку тушенки и вновь достал телефон:

- Нет, китаец сдох. Ни связи, ни навигации.

Поев, Василий нащупал на дне рюкзака плоскую ледяную бутылку и приложился.

- С Новым Годом! – вызывающе крикнул он лесу. – Где бы так еще отпраздновать!

Ночью началась пурга, но охмелевший Вася спал без задних ног в хорошем спальнике. И снилось ему, что не поехал он копать в этот проклятый лес, а пришел к Ольге, как она и хотела. Снилось, что мамаша её суетится, подкладывает кусок торта побольше.

Утром, мельча топором еловые ветки разжечь новый костер и заварить чаю, Вася заехал себе по пальцам. Мгновенно потемнело в глазах, а рот наполнился слюной железного вкуса.

- Ну, вот и все, – прошептал Василий, глядя как крупные алые капли, градом сыплются на снег. - Глупо.

Интуитивно он обмотал покалеченную кисть туалетной бумагой из рюкзака, но бумага тут же промокла и превратилась в ничто. Тогда Василий отстегнул капюшон у куртки и схоронил руку в нем. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, он заполз в палатку и действительно тут же отключился.

Сначала ему показалось, что прошла целая вечность, но потом, посмотрев на часы, усмехнулся:

- С полчаса был обморок. Всего полчаса.

Тем не менее, за это микроскопическое время он явно окреп. И физически, и морально. С удовлетворением отметив, что кровотечение стало меньше, Вася одной рукой разжег костер и, несмотря на тошноту, заставил себя поесть.

А полвторого, запомнив где Солнце, стал рисовать по памяти Карту.

- Шоссе идет строго с запада на восток. Я ушел юго-западнее. Вот Гостижка. К ней идут эти ручьи. Если я здесь, то не надо рисковать выходить на Демьяново, можно промахнутся и уйти вообще… Надо идти на шоссе.

В три часа дня, взяв с собой только топор, спальник и две банки тушенки, Василий пошел строго на север. Когда солнце село, он высматривал за гигантскими голыми осинами Полярную Звезду и просил оставить небо безоблачным. Если бы его, безбожника, спросили, кого он просит, Вася бы ответил:

- Ну, тех, кто отвечает за это.

Вечером следующего дня Василий наткнулся на накатанную лесную дорогу, но уже не было сил. Если бы она не попалась, он, замерзший и истекший кровью, все равно сдался бы через сто метров. Все было кончено.

Засыпал он почти счастливым - его теперь обязательно найдут, не згинет он совсем в этом проклятом лесу.

Написал к 9 мая. Но как то забыл, затерялся рассказ.

14 декабря 1941 года, в ходе контрнаступления под Москвой, Т-60 младшего лейтенанта Валентина Иванова, был подбит. Это произошло во время второй, вечерней, атаки на деревню Полунино. Сначала 37-мм снаряд порвал правую гусеницу, а когда танк развернуло, его уже исклевали всего – бензин, кровь и горячее масло текли под разбитый корпус на снег, пока к ночи не подморозило и все не превратилось в лед.

Валентин, конечно, был готов умереть за Родину. Бывало за партой, в училище, он мечтал вести свой объятый пламенем танк прямо на самые главные позиции врага. Может быть, это будет даже Рейхстаг! И что б Аня все видела. Но вот что бы погибнуть так задешево - на краю убогой деревушки в пять дворов, не согласился бы никогда.

Весной 1942-го, местные старики и бабы, через люк механика-водителя, загнутыми арматуринами вытащили экипаж. Прижимая платки к лицу, расплакались – почти у каждого был сынок на фронте. Из тёса загромоздили небольшой обелиск. И потом каждый май, старая яблоня-дичка, расцветала белоснежным венком над ребятами. Грозы салютовали.

Где-то вначале шестидесятых рыжий танк разрезали и вывезли на иголки, а одряхлевший памятник поправить было уже некому – деревня, так и не оправившись после войны, тоже умерла.

Сейчас могила сползает к ручью, скоро никакой поисковый отряд не сможет найти их. Но это и хорошо. Поле, полное все лето клевером, лучше любых Аллей Героев.

Дядя Витя. Старший мамин брат. Помню, дошкольные мы с братом у бабули гостим, как вдруг деревенское знойное спокойствие взрывается страшной суетой:

- Виктор приехал! – безостановочно кудахчет бабка, - Витюша, сынок.

До этого она вот-вот померла бы от старости, а теперь будто живой воды испила.

Мы с Серегой опасливо выглядываем в коридор. Там, на скамейке, в гопницких клешах, в клетчатой кепке, курит папироску дядя Витя. Сквозняк доносит также аромат винца – он навеселе.

- Идите сюда, шкеты, – говорит дядька с ленцой, завидя племянников.

Загипнотизированные, рука за руку, идем к нему.

- Мать говорит, не слушаете её. Хулиганите.

У нас опущены глаза, мы боимся поднять их.

- Смотрите у меня. Иначе…

Дядя Витя достаёт из кармана бутылку и бьет её по дну – пробка пулей улетает на улицу. Затем он опрокидывает её в себя. Несмотря на страх, мы с Серегой осознаем насколько крут наш дядя, мы испытываем уважение к нему.

- Витюша, иди, все готово, -ласково кричит бабка. – Иди, сынок.

Тот выкидывает бычок и послушно идет кушать тушеную крольчатину. А когда поест, пойдет проведать старых знакомиц. Так он проведет два-три дня, а затем опять уедет на  пару лет:

- Прощай мать! А вы слушайтесь её!

Когда же познакомился с Катей, и возникла нужда в деньгах (стипендии, понятно, не хватало ни на что), дядя Витя взял меня к себе разнорабочим (он был прорабом). Постепенно я становился профессиональным строителем.

- Ты чего стоишь? – спрашивал он меня, сильный и волевой, когда я, положив пять рядов кирпича, отходил покурить. – Клади дальше.

- Устал.

- Может тебя выбросить обратно в твой институт? – узнавал дядя Витя, сдавливая своей стальной лапой, мою ручонку.

Как-то раз, он уже две недели был в запое и бригадой негласно руководил я. Помню, поднявшись к нам на четвертый этаж, он попросил меня в сторону:

- Видишь, девятнадцатилетняя сопля, а уже рулишь бригадой.

- Мне это не нужно – выходите уже на работу.

- У меня, знаешь, одни бабы родились. А хотелось сына. Вот ты, Владька, и есть мой сын.

Голос его подвернулся.

Несмотря на то, что отца у меня никогда не было (а хотелось бы), мне он тогда был противен в своем пьянстве, и я, усмехнувшись, ушел. А он тоже больше никогда не вспоминал эту свою секундную слабость.

Тем не менее, на протяжении следующих двадцати лет, когда у меня был уже собственный бизнес, главным подрядчиком, всегда являлся дядя Витя. Это несло риски, но по-другому быть не могло. Когда же он по старости отошел от дел, я все равно посылал за ним машину, что бы он указал, где та или иная узбекская бригада, отошла от СНИПа.

В 2012 году, в восемьдесят лет,  дядя Витя умер. Выпивал и подавился белгородским салом. Понимая, что смерть неизбежна, он поставил на стол стакан, что бы не расплескать.

Скворцы сейчас ставят на крыло потомство. Птенцы, конечно, век бы так и жили в скворечнике - чего им: тепло, сухо, родители харч не переставая носят. Как у Христа за пазухой. Поэтому папаша с мамашей не заносят червя внутрь, а сидят на крыше – выманивают детей на волю.

Те же головы из скворечника высовывают, вертят по сторонам, но не идут. Ищи дураков. А родители под дождем мокнут, не оставляют надежды.

Наконец, один дурак спрыгнул. Но, не успев даже расправить крылья, врезался в яблоневую ветку и упал оземь. Будь рядом рыжий кот, хана была бы молодцу, но дожди в подмосковье уже неделю – даже собаку на улицу не выгонишь.

Родители, конечно, закричали, закружили над дровницей, под которую сынок юркнул - сердца их забились, даже мне с двадцати метров слышно.

Но вот успокоились потихоньку. Уговаривать стали попробовать взлететь снова. Тот же плакал из под сарая – не смогу, не умею я летать! Мол, один раз доверился вам, и вот смотрите, что из этого вышло.

И тогда, конечно, мать прилетела к сынку.

Через час птенец, как самолет братьев Райт, совершил свой первый неуклюжий полет до ближайшего забора. А отдохнув, он замахнулся уже на крышу колодца. И везде его сопровождала мама. Она гордилась им.

Все, конечно, с нетерпением ждали первую смерть на деревне от коронавируса.

Бывало, подъедешь к магазину за пивом, а бабы у входа говорят:

- Даже Васька уже со всей семьей помер.

Но вот едешь обратно, представляя Ваську в Царствии Небесном, а он, да и промелькнет на остановке двадцать второго автобуса. Остановишься, сдашь назад:

- Привет, Василий. Как дела?

Машет рукой, не отрываясь от телефонного разговора. Улыбается.

Но в начале мая, китайский вирус все же забрал у нас бабу Аню-Ведьму. Бабка не дожила до столетия только следующую весну.

В юности, лунными летними ночами, говорят, она перевела на сеновалах немало парней. А на Большой Войне была снайпером – каждый изгиб её пальцев был обагрен немецкой кровью.

Ни на какие праздники баба Аня никогда не ходила – её затертая Отвага и нехорошая женская репутация, были неуместны среди блеска тыловых крыс на митингах. Ей, тогда тридцатилетней красивой бабе, жилось и так хорошо. Она, как посаженная у ручья ива, брала от жизни на полную катушку, пока не состарилась через сто лет.

Лёха Цветок – жизнерадостный здоровенный деревенский мой друг, приближался с широченной улыбкой, загодя поднимая руку для крепкого рукопожатия.

- Нет, нет, Лёх! – спрятал я руку за спину. – Карантин. Потом как ни будь поздороваемся.

Тогда Цветок сгреб меня в охапку и насильно засунул свою лапу в мою ладонь. И еще поцеловал в щеку.

- Как бы не так! – сказал он после этого. – Что за ерунду ты ещё тут придумал?

- Ты разве не знаешь, что мир на волосок от гибели? И поэтому сказано держать дистанцию! В Италии, например, уже угля для крематориев не хватает, а ты никак не угомонишься со своими поцелуями.

- Вроде образованный человек, городской, а веришь во всю эту чушь собачью. Коронавирус! Обидно. Вот и Вадик тебе скажет…

Говорят, что когда мама Вадика была беременна им, её случайно облучили на приёме у гинеколога. Поэтому сын вырос совершенно счастливым человеком – он знал ответы на любые вопросы.

- Это жидомасонский заговор, - сказал Вадик, останавливая рядом с нами свой зелёный велосипед. – Когда сделают вакцину, не вздумайте прививаться. В этом и есть их план – взять под контроль всё человечество.

- Видишь? – сказал Лёха. – Как тебе такие тузы?

- Я пойду, пожалуй.

- Ну и хрен с тобой.

А потом, в магазине, я встретил Костю Водопровода – добрейшего интеллигентного семьянина, прозванного так из-за носа, напоминающего смеситель. Он так же протянул руку, а я опять не ответил взаимностью. На миг уставшее лицо Кости озарилось недоумением, но затем вспомнил:

- Ах, ну да. Коронавирус.

Причем слово “коронавирус” он произнес не с бесконечным пренебрежением, как Лёха Цветок, а с космической незначительностью.

Некоторые мои друзья, кстати, не просто плевали на вирус, но даже укрепились.

Так Фёдор с женой чуть с ума не сошли, когда Путин закрыл все церкви на Пасху! Но, к счастью, по блату им выделили места в один тверской храм, который втайне принимал гостей. Потусовавшись там пару часов с сотней других православных христиан, супруги через пару дней слегли с температурой.

Удивительно, но только словом Божьим и без всякого парацетамола, они перемогли за неделю коронавирус. Теперь Фёдор с супругой настолько укрепились в своей Вере, что свернуть невозможно.

Не болейте.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                     

В шестом классе я впервые услышал легенду о Мальчике, который пробрался на секретную Хметьевскую свалку и приволок оттуда 12 блоков жвачки, пять упаковок Coсa-Cola и два видеомагнитофона с ящиком видеокассет. Помню, от перечисленного, у меня перехватило дыхание – тогда, в 1986 году, это было целым состоянием.

- Но откуда же там такие сокровища? – спросил я пересохшим голосом.

- Когда к нам в Шереметьево прилетают иностранцы, они всё это выбрасывают!

- Но зачем?!

- Как зачем? У них этого добра и так навалом!

Сказанное показалось мне логичным, и я молча пошел домой.

Два месяца мне снился один и тот же сон – простирающаяся до горизонта равнина, заваленная ящиками с Фантой, коробками жвачки с сердечками, цветными журналами на иностранном языке про самолеты, магнитофонами. Иногда можно было даже разглядеть штабеля ненужных японских телевизоров и тюки с джинсами Ливайс. Равнина была всегда залита солнцем, там не было непогожих дней.

А прибыв на майские каникулы в деревню к бабуле, я решил открыть эту тайну друзьям:

- Представляете, там всё это привозят грузовиками. Каждый день.

Мы сидели в Барском саду на недавно упавшем от старости гигантском тополе и курили “сигареты” из сухой бузины.

- Путь не близкий и опасный. Мне рассказали, как доехать. Ну, так что?

- Мы едем! – вскричали парни.

Через пару дней, своровав у родителей по рублю и одевшись в чистое, мы отправились в путь. Я, Андрей, Серега и Данила.

Автобус – электричка – автобус – автобус. На предпоследней остановке мы вышли и сразу заглубились в лес.

- Теперь три километра вдоль этого оврага. И тихо! Эх, дождь начинается.

Через пару часов, ободранные и мокрые, пересекли просеку.

- Может, пойдем по ней? – тяжело дыша, спросил Данила. Он был так толст, что у него даже выросли груди – мы иногда лапали их, подражая старшеклассникам, что тискали одноклассниц.

- Вроде дорога туда же идет, - согласился Андрей.

- Айда, по дороге.

Ливень усилился, но вскоре мы вышли к шлагбауму, через который на нас тут же набросились здоровенные псы.

- Не беги, не беги!!! Стой! Данила упал!

Собаки окружили подвернувшего ногу Даню, он дико закричал.

Помню, палка долго не отламывалась, тогда бросился обратно на помощь товарищу с голыми руками. Впрочем, рядом уже бежал Серега с колом – он врезался в самую гущу. А Андрюха тоже был плечом к плечу со своим складным ножом. От нашей ярости собаки отступили.

- Дань, ну как ты?

Он плакал, его пару раз хорошо укусили.

- Я хочу домой.

- Но мы же у цели! Вот она помойка!

И действительно, за деревьями виднелась серая равнина, по которой ползали бульдозеры. Мы смотрели на неё, как на Эльдорадо.

- Бросьте меня и идите, - сказал измученный и израненный Данила.

Мы очень хотели сбежать туда, но, конечно, не могли бросить товарища.

- Ладно, в следующий раз, - сказал я. – Отходим.

Перевязав Данилу, подняли его на ноги и потихоньку двинулись обратно.

Что и говорить – на следующий день родители устроили нам настоящий разгром. За воровство денег, за изорванную одежду, за нервы, в конце концов.

Ну а мы, конечно, были горды собой. Пусть хоть и не получилось добраться до свалки.

Действие фильма происходит примерно в 1907 году в сибирском селе Елань, где живут два рода: Устюжанины и Соломины. Афанасий Устюжанин, бывший когда-то лучшим охотником тайги, забросил все свои сельские дела и уже много лет подряд в одиночку рубит через тайгу никому не нужную дорогу в направлении ярчайшей звезды.

………………..

Я вот тоже недавно решил напилить на баню кленового сухостоя, но как-то незаметно принялся чистить лес и дальше вглубь.

Завалил первую пару, да развел костер ветки и верхушки пожечь. А пока он горит, думаю, и валежник древний туда. Но иногда и не пройти к нему, поросло всё густо вокруг неблагородным кустом – надо ручной пилой или секатором, бензопилой опасно.

Через пару часов присел отдохнуть на пень. В зимнем лесу благодать - на “Эхо Москвы” либералы привычно ужасаются Императором (маленькая колонка “Sony” в кармане перекатывается), белоснежная ласка на соседней лысой акации зло цокает, костер трещит и сыплет искрами. Солнце скатывается к вечеру.

- Дорогая, - звоню жене. – Неси, ради Бога, чай. Если сейчас не попить, то никогда себе не прощу. Я в него дикой смородины добавлю.

И вот Катя, как и крестьянки на протяжении сотен лет, несет на вырубку мужу термос.

- Сядь, посиди со мной. Когда смотришь на лес мимоходом, он громоздок и неинтересен. Другое дело, когда ты здесь задерживаешься.

Но ей это не интересно и она уходит. Я же, отдохнув, продолжаю углублятся в лес.

Под ночь костер увеличивается до невообразимых размеров – десятки деревьев отбрасывая тени, устраивают грандиозное световое шоу. Жаль, что в представлении не участвует Луна. Уставший, иной раз оступишься, да обопрёшься в темноте на ветку  – а ладонью сразу по теплу понимаешь, живая она или мертвая.

Тимоха был некрасивым человеком со щетинистой беспородной шевелюрой. Когда мы с ним познакомились на первом курсе института, я был уверен - его никто никогда не полюбит.

- А сколько было женщин у тебя? – спросил он, уловив мой взгляд.

- Не считал, но не менее десятка, - бодро отвечал я.

Тимоха улыбнулся.

- Что, не веришь?

- Нет.

- Да нет же!

- Говорю тебе. Держись меня и не придется врать.

Держась за Тимоху, я действительно довольно быстро набрался опыта – вопреки здравому смыслу он был феноменально любим нашими девчонками. Его окружали одни из самых красивых студенток МИИЗа.

Света… Угольные волосы, серые глаза - высокая гордая красавица. Любить её, казалось мне, безнадежное дело, ибо невозможно было даже представить парня, которому бы она ответила взаимностью. Возможно, это только кто-то из греческих полубогов.

А уже в феврале 1992-го года она плелась за Тимохой в институтской столовой, как изящная бригантина с черными парусами за убогим портовым буксиром - он каким-то образом соблазнил её, а затем бросил! Света не стыдилась заплаканных глаз, а потому весь курс зубоскалил. Это было ужасное зрелище.

Однажды она подошла ко мне и попросила поговорить “с Тимофеем”, чтобы тот не избегал её, встретился с ней поговорить.

- Света! – сказал я ей тогда. – Забудь ты этого упыря! Не могу я видеть, как ты страдаешь! Хочешь, выходи за меня замуж!

И будто губкой смоченной святой водой провели по её измученному лицу – она улыбнулась. Затем поцеловала меня в щеку и ушла. Через месяц стало известно, что она перевелась в другой ВУЗ.

С Тимохой после этого я уже не мог дружить как прежде. Он это понимал, и тоже не прилагал усилий сблизиться вновь.

А однажды, на весенней вечеринке, я крепко выпил и на пустом месте избил его в кровь. Видимо, зло мести таилось во мне всё это время, видимо, я очень любил Свету.

Надеюсь она сейчас счастлива.